Винсент Ван Гог
Оглавление книги: 1. Бесплодная смоковница » Безмолвное детство » Свет зари » Изгнание » Защитник углекопов » В моей душе... 2. Смерть для жизни » Рука на огне » Скорбь » Призрачные деревни » Едоки картофеля 3. Полдень - время самой короткой тени » Антверпен Рубенса » Свет Иль-де-Франса » Арль японский » Южная мастерская 4. Тайна при свете » Человек без уха » Монастырь Сен-Поль » Вороны над полем

	Винсент Ван Гог
	Изгнание 1 2 3 4 5 6 7

Винсент не забывал Урсулу. Разве мог он ее забыть? Но страсть, владеющая им, подавленная было отказом Урсулы, страсть, которую он сам распалил в себе до предела, неожиданно бросила его в объятия бога. Он снял на Монмартре комнатку, "выходящую в садик, заросший плющом и диким виноградом". Окончив работу в галерее, он спешил домой. Здесь он проводил долгие часы в обществе другого служащего галереи, восемнадцатилетнего англичанина Гарри Глэдуэлла, с которым подружился за чтением и комментированием Библии. Толстый черный фолиант времен Зюндерта вновь занял место на его письменном столе. Письма Винсента к брату, письма старшего к младшему, напоминают проповеди: "Я знаю, что ты разумный человек, - пишет он. - Не думай, будто все хорошо, научись самостоятельно определять, что относительно хорошо, а что скверно, и пусть это чувство подскажет тебе верный путь, благословенный небом, - ибо все мы, старина, нуждаемся в том, чтобы нас вел Господь".

По воскресеньям Винсент посещал протестантскую или англиканскую церкви, а иногда и ту и другую и пел там псалмы. С благоговением слушал он проповеди священников. "Все глаголет о благости тех, кто возлюбил Господа" - на эту тему однажды произнес проповедь пастор Бернье. "Это было величественно и прекрасно", - взволнованно писал брату Винсент. Религиозный экстаз несколько смягчил боль неразделенной любви. Винсент ушел от проклятия. Он избежал одиночества. Во всякой церкви, как и в молельне, беседуешь не только с богом, но и с людьми. И они согревают тебя своим теплом. Он больше не должен вести нескончаемый спор с самим собой, единоборствовать с отчаянием, безвозвратно отданный во власть темных сил, пробудившихся в его душе. Жизнь снова стала простой, разумной и благостной. "Все глаголет о благости тех, кто возлюбил Господа". Достаточно в страстной мольбе воздеть руки к христианскому богу, зажечь пламя любви и в нем сгореть, чтобы, очистившись, обрести спасение.
Винсент весь отдался любви к богу. В те времена Монмартр с его садами, зеленью и мельницами, со сравнительно малочисленными и тихими обитателями еще не утратил сельского облика. Но Винсент не видел Монмартра. Взбираясь вверх или спускаясь вниз по его крутым, узким, полным живописной прелести улочкам, где била ключом народная жизнь, Винсент ничего не замечал вокруг. Не зная Монмартра, он не знал и Парижа. Правда, он по прежнему интересовался искусством. Он побывал на посмертной выставке Коро - художник как раз скончался в тот год, - в Лувре, Люксембургском музее, в Салоне. Он украсил стены своей комнатки гравюрами Коро, Милле, Филиппа де Шампеня, Бонингтона, Рейсдаля, Рембрандта. Но его новая страсть сказалась на его вкусах. Главное место в этом собрании занимала репродукция картины Рембрандта "Чтение Библии". "Эта вещь побуждает к раздумью", - с трогательной убежденностью уверяет Винсент, цитируя слова Христа: "Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них". Винсента снедает внутренний огонь. Он создан, чтобы веровать и гореть. Он обожал Урсулу. Обожал природу. Обожал искусство. Теперь он обожает бога. "Чувство, даже тончайшее чувство любви к прекрасной природе, - совсем не то, что религиозное чувство", - заявляет он в письме к Тео, но тут же, охваченный сомнением, снедаемый и раздираемый кипящими в нем страстями, рвущейся наружу любовью к жизни, добавляет: "хотя я полагаю, что оба эти чувства тесно связаны". Он без устали посещал музеи, но также много читал. Читал Гейне, Китса, Лонгфелло, Гюго. Читал также Джордж Эллиот "Сцены из жизни духовенства". Эта книга Эллиота стала для него в литературе тем, чем была для него в живописи картина Рембрандта "Чтение Библии". Он мог бы повторить слова, некогда произнесенные госпожой Карлейль по прочтении "Адама Бида" того же автора: "Во мне проснулось сострадание ко всему роду человеческому". Страдая, Винсент испытывает смутную жалость ко всем страждущим. Сострадание есть любовь, "каритас" - высшая форма любви. Порожденное любовным разочарованием, его горе вылилось в иную, еще более сильную любовь. Винсент занялся переводом псалмов, погрузился в благочестие. В сентябре он объявил брату, что намерен расстаться с Мишле и Ренаном, со всеми этими агностиками. "Сделай и ты то же самое", - советует он. В начале октября он настойчиво возвращается к той же теме, спрашивает брата, действительно ли тот избавился от книг, которые во имя любви к богу, право, следовало бы запретить. "Страницу Мишле по поводу „Женского портрета“ Филиппа де Шампеня ты все же не забывай, - добавляет он, - и не забывай Ренана, Однако расстанься с ними..."

И еще Винсент писал брату: "Ищи света и свободы и не погружайся слишком глубоко в грязь этого мира". Для самого Винсента грязь этого мира сосредоточена в галерее, куда каждое утро он вынужден направлять свои стопы.
Господа Буссо и Валадон, зятья Адольфа Гупиля, основавшего эту галерею с полвека назад, стали после него директорами фирмы. Им принадлежали три магазина - на площади Оперы в доме 2, в доме 19, на бульваре Монмартр, и в доме 9 на улице Шапталь. В этом последнем магазине, разместившемся в роскошно обставленном зале, служил Винсент. С потолка свисала блестящая хрустальная люстра, освещая мягкий диван, где отдыхали клиенты - завсегдатаи этого модного заведения, отдыхали, любуясь картинами в нарядных позолоченных рамах, развешанными по стенам. Здесь - тщательно выписанные работы прославленных метров тех лет - Жан Жака Энне и Жюля Лефевра, Александра Кабанеля и Жозефа Бонна, - все эти импозантные портреты, добродетельные ню, искусственные героические сцены - слащавые картины, вылизанные и прилизанные именитыми мастерами. Это слепок мира, силящегося скрыть свои пороки и нищету за лицемерными улыбками и фальшивой добропорядочностью. Именно этого мира бессознательно страшится Винсент. В этих банальных картинах он чувствует фальшь: в них нет души, и его оголенные нервы болезненно улавливают пустоту. Снедаемый неутомимой жаждой добра, измученный непреоборимым стремлением к совершенству, он вынужден, чтобы не умереть с голоду, торговать этим жалким хламом. Не в силах смириться с такой участью, он сжимал кулаки.