Ирвинг Стоун
Лондон Боринаж Эттен Гаага Нюэнен Париж Арль Сен-Реми Овер

	Винсент Ван Гог
	Лондон 1 2 3 4 5 6 7 8 9

- Мой отец был священником, Винсент, и я всегда считал, что ты тоже пойдешь по этому пути.
- Ты, кажется, думаешь, что я хочу бросить свое теперешнее занятие?
- Я говорю это на тот случай, если ты все же решишься... Ведь ты мог бы жить в Амстердаме у дяди Яна и учиться в университете. А преподобный Стриккер готов руководить твоим образованием.
- Ты советуешь мне уйти от Гупиля?
- Нет. Конечно, нет. Но если тебе там плохо... Ведь все меняется...
- Само собой. Но я не собираюсь уходить от Гупиля. Провожать его на станцию Бреда поехали оба - отец и мать.
- Тебе писать по тому же адресу, Винсент? - спросила Анна-Корнелия.
- Нет. Я переезжаю.
- Я очень рад, что ты не будешь жить у Луайе,- вставил отец.- Эта семейка мне никогда не нравилась. Слишком много у них всяких секретов.
Винсент помрачнел. Мать положила свою теплую ладонь на его руку и ласково сказала, так, чтобы не слышал Теодор:
- Не печалься, мой дорогой. С хорошей голландской девушкой тебе будет лучше,- надо только подождать, пока ты как следует устроишься. Она не принесет тебе счастья, эта Урсула. Это не твоего поля ягода.
«И откуда только мать все знает?» - удивился он.

6

Приехав в Лондон, он снял меблированную комнату на Кенсингтон Ньюроуд. Хозяйка - маленькая старушка - ложилась спать в восемь часов. В доме царила мертвая тишина. И каждый вечер, борясь с собой, он жестоко страдал, его мучительно тянуло к Луайе. Он запирал дверь и решительно говорил себе, что будет спать. А через пятнадцать минут он непостижимым образом оказывался на улице и торопливо шагал к Урсуле.
Подходя к ее дому, он уже как бы ощущал ее присутствие. Это была истинная пытка - чувствовать, что она тут, рядом, и все же недосягаема, но еще хуже было сидеть дома и не коснуться хотя бы ее тени, не ощутить ее незримого присутствия.
Оттого, что он страдал, с ним происходили странные вещи. Он сделался чувствительным к страданиям других. Он стал нетерпим ко всему тому, что было фальшиво, крикливо-аляповато и что находило широкий сбыт. В магазине от него уже не было пользы. Когда покупатели спрашивали, что он думает о той или другой гравюре, он без обиняков говорил, что это просто ужасно, и покупатели уходили, ничего не взяв. Жизненность и эмоциональную глубину он находил лишь там, где художник изображал страдание.
В октябре в магазин явилась дородная дама в высоком кружевном воротничке, с пышной грудью, в соболях, в круглой бархатной шляпе с голубым пером. Дама попросила показать ей какие-нибудь картины - она хотела украсить ими свой новый городской дом. Обслуживал ее Винсент.
- Мне надо самое лучшее, что только у вас есть,- заявила она.- За ценой я не постою. Размеры такие: в гостиной есть две широкие сплошные стены по пятьдесят футов, есть стена с двумя окнами, промежуток между ними...
Он убил почти полдня, стараясь продать ей несколько офортов Рембрандта, превосходную репродукцию картины Тернера, где были изображены каналы Венеции, литографские оттиски кое-каких произведений Тейса Мариса, репродукции музейных полотен Коро и Добиньи. Покупательница безошибочно выбирала самое скверное из того, что показывал ей Винсент, и так же безошибочно, с первого взгляда, отвергала все, что он считал подлинным искусством. Шли часы, и эта чванливо-простодушная толстая женщина стала в его глазах истинным олицетворением того самодовольства и скудоумия, которое присуще среднему буржуа и вообще всем торговцам.
- Ну вот! - воскликнула она не без гордости.- Кажется, я выбрала картины на совесть!
- Если бы вы закрыли глаза и наугад ткнули пальцем,- сказал Винсент,- вы бы и то не выбрали хуже.
Женщина грузно поднялась, подобрав свою широкую бархатную юбку. Винсент видел, как она залилась краской от туго затянутого бюста до шеи, прикрытой кружевным воротничком.
- Вы!..- завопила она.- Вы... просто дубина и деревенщина!
Вне себя она хлопнула дверью, высокое перо на ее бархатной шляпе сердито колыхалось.
Господин Обах был в ярости.
- Дорогой Винсент,- начал он,- что с вами такое? Вы упустили самую крупную покупательницу за всю неделю и вдобавок оскорбили ее!
- Господин Обах, разрешите задать вам один вопрос.
- Ну, что еще за вопрос? Кой-какие вопросы есть и у меня к вам. Винсент отодвинул в сторону выбранные дамой гравюры и положил руки на край стола.
- Человек живет на свете только один раз. Скажите, как оправдать то, что он попусту тратит свою жизнь, продавая дуракам дрянные картины?
Обах и не подумал ответить.
- Если дела и дальше пойдут так, как теперь,- сказал он,- мне придется написать вашему дяде и просить его перевести вас в другой филиал. Я не могу терпеть из-за вас убытки.
Движением руки Винсент отстранил от себя тяжело дышавшего Обаха.
- И как только мы можем наживать такие деньги, продавая один хлам, господин Обах? И почему это люди, у которых есть средства, чтобы покупать картины, терпеть не могут ничего подлинно художественного? Или именно деньги сделали их тупыми? Почему же у бедняков, умеющих по-настоящему ценить искусство, нет ни фартинга за душой, чтобы украсить свое жилье гравюрой?
Обах пристально посмотрел на него.
- Что это, социализм?