Винсент Ван Гог
Оглавление книги: 1. Бесплодная смоковница » Безмолвное детство » Свет зари » Изгнание » Защитник углекопов » В моей душе... 2. Смерть для жизни » Рука на огне » Скорбь » Призрачные деревни » Едоки картофеля 3. Полдень - время самой короткой тени » Антверпен Рубенса » Свет Иль-де-Франса » Арль японский » Южная мастерская 4. Тайна при свете » Человек без уха » Монастырь Сен-Поль » Вороны над полем

	Винсент Ван Гог
	Едоки картофеля 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10

"Я все больше убеждаюсь в том, что настоящие художники не заканчивали своих картин в том смысле, который слишком часто придают слову „заканчивать“, то есть не дописывали их с такой тщательностью, чтобы картину можно было после этого поднести к самому носу. Лучшие картины и как раз наиболее совершенные в техническом отношении, если смотреть на них вблизи, кажутся составленными из пятен разного цвета, положенных одно рядом с другим, и производят необходимый эффект лишь при известном отдалении. Рембрандт упорно следовал этой манере, хотя принял за это немало мук. (Добропорядочным буржуа куда больше нравился Ван дер Хельст, потому что его картины можно было также рассматривать с близкого расстояния.)... Они (старые голландцы) не заполняли каждую точку холста ..."
Цвет - это поэзия. Благодаря ей живопись уподобляется пламени: в страстном, сокрушительном, как атака, порыве должна она схватить нестойкую преходящую красоту вещей и их сокровенный смысл, но, чтобы добиться этого, надо писать "на одном дыхании", научиться стремительности, поставить на службу цвету кисть удивительной подвижности. Хотя все сомнения Винсента остались в прошлом, тем не менее легкость, которой он достиг, всего лишь начало. "Это стремительность кисти дает такой мощный эффект, - прочитал он в статье о Гейнсборо. - Непосредственность впечатления при этом полностью сохранена и передается зрителю. Гейнсборо располагал к тому же безошибочным приемом, обеспечивающим цельность его композиций. Он сразу набрасывал всю картину и затем уже равномерно выписывал ее сверху вниз, не задерживая своего внимания на мелких фрагментах, не увязая в деталях, потому что главным был для него общий эффект, и он почти всегда находил его благодаря своему широкому подходу к картине, которую он охватывал, как охватывают природу, одним взглядом".
Винсент торопился уехать. "Здесь я только писал и писал без устали, чтобы научиться писать". Для чего же теперь оставаться в Нюэнене? Здесь он будет лишь топтаться на месте и вянуть. Он должен бежать от этих унылых степей. Но куда? Он колебался, стараясь совладать с нетерпением, от которого его вдруг начало лихорадить. Может быть, вернуться в Дренте? "Но это трудно осуществить". Не лучше ли ему устроиться в каком нибудь другом месте? Нет, скорее всего, нет. Новые, совсем новые идеи приходили ему на ум, и все громче звучал голос инстинкта, могучий голос инстинкта, который ни разу еще его не обманывал. Мало помалу, в его сознании забрезжила, вскоре совсем завладев им, мысль о городе - об Антверпене, родине Рубенса. Он должен покинуть страну Мауве и иже с ним, бежать как можно дальше от этой затхлой нравственной и художественной атмосферы, где теперь задыхается его душа, где он мог расти лишь в споре с другими, лишь бунтуя, в беспрестанных поисках чего то иного и нового. "Я горю желанием видеть картины Рубенса!" - восклицал он, откликаясь на зов величайшего из мастеров цвета.

Кстати, по обыкновению стремясь оправдать свое решение в глазах Тео, Винсент в каждом письме приводил все новые и новые доводы в пользу отъезда - в Антверпене он мог бы немного поработать с обнаженной моделью. Ему, безусловно, полезно также возобновить знакомство с художниками, даже если он не сойдется с ними во взглядах. Невозможно всегда жить отшельником, "потому что подчас чертовски трудно работать в полном отрыве от мира живописи и от художников и совсем не видеть чужих работ". Это нисколько не поставит под угрозу его самобытность. "Думаю, что, даже если я захочу и сумею чему то научиться у других, даже если я позаимствую у них кое какие технические приемы, все равно я всегда буду смотреть на мир собственными глазами и обладать собственным видением". Как знать - может быть, в Антверпене ему даже удастся продать какие нибудь из своих работ? На сей предмет он заручился адресами шести торговцев картинами. Дрожь нетерпения била Винсента. "Ты справедливо заметил, что в Антверпене мне будет трудно без мастерской, - писал он брату, - но я вынужден выбрать одно из двух: или мастерскую, но без работы здесь, или работу, но без мастерской там. Я решил выбрать второе, и притом с таким восторгом, словно возвращаюсь из изгнания".
На одном из последних холстов Винсента - натюрморте - изображены в символическом соседстве Библия, раскрытая на 53 й главе книги пророка Исайи, и "Радость жизни", роман Золя, вышедший всего год назад. Мрачная книга, изобилующая запретами, угрозами и проклятиями, давившая на него в юности, лежит рядом с другой - одно название ее, светлое, как пляска света на лужайке, само по себе уже звучит гимном надежде. Книга, символизирующая его прошлое, его борения и его трагедию, нищету и отверженность, - рядом с книгой, символизирующей его победу, его будущее. "Так, значит, вперед! ... Чем скорей я уеду отсюда, тем будет лучше!" Этот возглас словно вырвался из самого сердца Винсента! 23 ноября, оставив на месте большую часть своих работ и отринув прошлое, Винсент покинул Нюэнен, этот серый, враждебный и отныне бесплодный край, и уехал в Антверпен, цветущий город, где его ждали, сверкая золотом и пурпуром, творения Рубенса. "Есть нечто необыкновенное, - писал он Тео, - в ощущении, что ты должен ринуться в огонь".