Ирвинг Стоун
Лондон Боринаж Эттен Гаага Нюэнен Париж Арль Сен-Реми Овер

	Винсент Ван Гог
	Эттен 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17

Однако в душе у него шевелилось сомнение, мешавшее приняться за работу. А вдруг ему не удастся поколебать ее решимость? Ведь она, пожалуй, считает за грех даже мысль о возможности новой любви. А он хотел исцелить ее от этого рокового недуга, оторвать от прошлого, за которое она так упорно цеплялась. Он хотел соединить свою большую руку рисовальщика с ее нежной рукой и трудиться, зарабатывая насущный хлеб и право на счастье.
Целыми днями он сидел у себя в комнате и писал Кэй письма, полные страсти и мольбы. Прошло несколько недель, прежде чем он понял, что она даже не читает этих писем. Почти ежедневно писал он и брату Тео, которому поверял все свои тайны, борясь против собственных сомнений и защищаясь от дружных нападок родителей и преподобного Стриккера. Он мучился, мучился жестоко и не всегда умел скрыть это. Мать с жалостливым лицом говорила ему утешительные слова.
- Винсент,- сказала она однажды,- ты бьешься головой о каменную стену. Дядя Стриккер говорит, что она отказала наотрез.
- Мне плевать на то, что говорит дядя.
- Милый мой, но она сама сказала это дяде.
- Сказала, что не любит меня?
- Да, таково ее последнее слово.
- Ну, насчет этого мы еще посмотрим.
- Но тебе не на что надеяться, Винсент. Дядя Стриккер говорит, что если бы Кэй и любила тебя, она бы все равно не согласилась выйти за тебя, раз ты не зарабатываешь тысячу франков в год. А ты сам знаешь, до этого тебе далеко.
- Ах, мама, кто любит, тот живет, кто живет, тот работает, а кто работает, тот не остается без хлеба.
- Все это очень мило, золотой мой, но Кэй выросла в роскоши. У нее всегда все было самое лучшее.
- И тем не менее она сейчас не очень-то счастлива.
- Вы оба такие чувствительные, что если бы вы поженились, было бы одно горе: бедность, голод, холод, болезни. Ты же знаешь, что отец не даст тебе ни франка.
- Я уже испытал все эти напасти, мама, меня они не пугают. При всем том нам гораздо лучше будет вместе, чем порознь.
- Но, дитя мое, ведь Кэй не любит тебя!
- Мне бы только поехать в Амстердам, и уверяю тебя, она согласится.
То, что он не может поехать к любимой женщине, не может заработать ни франка на билет, Винсент воспринимал как одну из petites miseres de la vie humaine. Собственное бессилие приводило его в ярость. Ему было двадцать восемь лет; вот уже двенадцать лет как он упорно трудился, отказывая себе во всем, кроме самого необходимого, и все же он никакими стараниями не мог достать даже ту ничтожную сумму, которая нужна на билет до Амстердама.
Винсент подумывал о том, чтобы пройти пешком сто километров, но это значило, что он появится в Амстердаме грязный, голодный и оборванный. Его ничуть не смущали трудности, но войти в дом преподобного Стриккера в таком же виде, в каком он явился к Питерсену,- нет, это немыслимо! Хотя Винсент утром отправил Тео длинное письмо, он в тот же день написал ему вновь.

«Дорогой Тео!
Мне очень нужны деньги на поездку в Амстердам. Пусть даже только на билет.
Посылаю тебе несколько рисунков; напиши, почему их не покупают и что надо сделать, чтобы их можно было продать. Я должен заработать денег, съездить к ней и дознаться, что значит это «Нет, никогда, никогда».

Через несколько дней Винсент почувствовал новый прилив сил. Любовь придала ему решимости. Он подавил в себе все сомнения и твердо верил теперь, что стоит ему повидаться с Кэй, и он сумеет раскрыть ей глаза, заставит ее понять его душу и вместо слов «Нет, никогда, никогда» услышит: «Да, навсегда, навсегда!» Он с новым рвением принялся за работу; и хотя он чувствовал, что его руке еще недостает твердости и мастерства, в нем жила непреоборимая уверенность, что время поможет ему добиться своего и в работе, и в любви к Кэй. На другой день он написал откровенное письмо преподобному Стриккеру. Он ничего не смягчал и усмехался при мысли о том, что скажет дядя, читая это письмо. Отец запретил Винсенту писать Стриккеру - в доме вот-вот могла разразиться настоящая буря. Теодор считал, что главное в жизни - это послушание и строгое соблюдение приличий; о порывах человеческой души он не хотел и слышать. Если сын не может ужиться с родителями, то виновен только он, но не родители.
- А всё эти французские книжки, которых ты начитался,- сказал Теодор за ужином.- Если водишь компанию с ворами и убийцами, можно ли ожидать, что ты станешь послушным сыном и порядочным человеком?
Винсент поднял глаза от томика Мишле и посмотрел на отца с кротким удивлением.
- С ворами и убийцами? По-твоему, Виктор Гюго и Мишле воры?
- Нет, но они только и пишут о всяких жуликах. Их книги исполнены зла.
- Глупости, отец. Мишле чист, как Библия.
- Довольно богохульствовать в моем доме, молодой человек! - яростно крикнул Теодор, приходя в негодование.- Все эти книги аморальны. Французские идеи тебя и погубили.