Анри Перрюшо. "Жизнь Ван Гога". Книга о Винсенте Ван Гоге
Вместо тридцати флоринов, на которые он рассчитывал, Винсент получил только двадцать. Очевидно, навсегда потеряв надежду, что из племянника со временем выйдет знаменитость хотя бы местного значения, дядюшка Кор спрашивал: неужели Винсент вообразил, что подобные рисунки представляют хоть какую то коммерческую ценность?
"Я ответил, - сообщает Винсент Ван Раппарду, - что не претендую на способность разбираться в коммерческой ценности вещей.
Если он, торговец картинами, говорит мне, что мои работы ценности не имеют, я не стану противоречить ему и не буду оспаривать его мнение. Однако, на мой взгляд, художественная ценность гораздо важнее, и сам я предпочитаю углубляться в созерцание природы, нежели в подсчеты цен.
И наконец, если я вообще заговорил о цене, а не отдал ему эти рисунки задаром, то лишь потому, что у меня, как у всякого человека, есть человеческие потребности - я должен кормиться, платить за жилье и так далее, а следовательно, я обязан как то решать эти сравнительно маловажные вопросы".
Винсент в ярости. Он догадывается, что его будут упрекать в "неблагодарности", в "грубости". И если он рассказывает Ван Раппарду про всю эту суету, то лишь для того, "чтобы хоть немного выпустить пар".
"Разумеется, богатые торговцы - добрые, честные, прямодушные, верные и чуткие люди, - язвительно пишет он, - тогда как мы, бедняги, без устали работающие то под открытым небом, то в мастерской, ранним утром и поздней ночью, под обжигающими лучами солнца и в метель, - мы, конечно, люди неотесанные, лишенные здравого смысла и „учтивых манер“.
Винсент знал, чего он хочет, и страдал оттого, что его не понимали. „Искусство ревниво, - говорил Винсент, - оно отнимает у нас все наше время и все силы. И когда всецело отдаешься ему, а тебя при этом считают неделовым человеком или еще бог весть чем, на душе порой становится очень горько“.
Как бы то ни было, он сжег все корабли. В начале июня Винсент - в состоянии тяжелой подавленности, усугубленной венерической болезнью, которой он заразился от Син, - поступил на излечение в одну из гаагских больниц. А Син предстояло вскоре покинуть Гаагу, чтобы в предвидении родов заблаговременно лечь в лейденскую больницу.
Винсент ненавидел свой недуг. "Люди вроде меня, - ворчал он, - не должны были бы болеть... Искусство ревниво, оно не хочет, чтобы болезнь одерживала над ним верх. Я стараюсь угодить искусству". Борясь с недугом, он стремится как можно скорее вернуться к работе.
"Я живу, чтобы рисовать, - повторял он, - а не для того, чтобы поддерживать свое тело в добром здравии. Справедливость загадочных слов: „Кто потеряет душу свою... тот обретет ее“ подчас совершенно очевидна".
И все же Винсент был настолько утомлен и изнурен, что поначалу покорился врачам, принудившим его к полной бездеятельности. Ему понравилось в больнице, где он лежал в палате, насчитывавшей десять коек. Он был доволен уходом. Но, торопясь встать на ноги, он вел себя неосмотрительно.
Ему стало хуже. Только на третью неделю к нему стали понемногу возвращаться силы. Он снова начал рисовать и читать, открыл для себя Золя, который привел его в восторг, подружился с художником Брейтнером, лежавшим в той же больнице.
Суждения и советы Брейтнера, почитателя Домье, человека, который силой таланта превосходил остальных гаагских художников, способствовали созреванию мастерства Винсента. Свои усилия Винсент направил преимущественно на овладение перспективой, мастером которой он окончательно стал в эти дни.
Шла четвертая неделя пребывания Винсента в больнице, когда он получил письмо от Син, истинный вопль о помощи. Потрясенный, он стал торопить врачей, возражавших против преждевременной выписки, и, покинув больницу, уехал в Лейден.
1 июля. В лейденской больнице Винсент сидел у кровати, на которой лежала вконец ослабленная Син, а рядом стояла люлька, где спал "мальчик, родившийся этой ночью", из одеяла торчал его курносый носишко. Винсент размышлял: "Как быть дальше?" Ему и без того изрядно досталось за связь с Син.
Что скажут люди, если он навсегда возьмет ее в свой дом вместе с ребенком? Но, с другой стороны, роды у Син были трудные. Нервы ее расстроены, общее состояние скверное. Один из больничных профессоров сказал Винсенту: единственное, что может ее спасти - это "упорядоченная семейная жизнь".
"Когда ты оправишься от родов, - сказал он Син, - переезжай ко мне; я сделаю все, что смогу".
"Если бы мы не отваживались на некоторые поступки, мы, право, были бы недостойны жить", - повторяет Винсент.
Как он и предполагал, за сравнительно небольшую плату Винсент снял чердак в соседнем доме и поселился в нем с Син, ее новорожденным сыном и старшим мальчиком. Для младенца Винсент купил подержанную люльку. Теперь он мог тешить себя иллюзией, будто и у него есть свой домашний очаг.
- "Когда ты приедешь повидаться со мной, - писал он Тео, - ты уже не найдешь меня в печали или в унынии; ты очутишься в домашнем кругу, который, я думаю, устроит тебя и, во всяком случае, не будет тебе неприятен. Ты увидишь мастерскую молодого художника, молодую еще семью в разгаре работы.
Никакой мистики или таинственности - моя мастерская корнями стоит в самой гуще жизни. Это мастерская с люлькой и стульчиком для ребенка".
Полностью взяв себя в руки, Винсент работает, с беспощадной трезвостью оценивая свое положение и трудности, стоящие на пути к претворению в жизнь его надежд. "Кто я такой в глазах большинства людей? Совершеннейший нуль, или чудак, или малоприятный человек, у которого нет и никогда не будет положения в обществе - короче, пустое место.
Допустим, именно так обстоит дело, тогда я хотел бы показать в своих работах, что таит в себе душа подобного чудака и ничтожества".
далее »
|
Новости
Биография
