Пейзаж с кипарисом и звездой, 1890
Неудачник - Миссия в искусстве - Паломничество в Париж - Друзья и влияния - Южное солнце Арля - Гоген в раю - Искусство, рожденное отчаянием - Последняя вспышка гения

	Церковь в Овере, 1890
	"Мир Ван Гога" 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50

В декабре 1876 года, после нескольких месяцев полуголодного существования, Винсент приехал домой на каникулы. Родители, которые теперь жили в небольшом приходе в Эттене, пришли в ужас от безумного и истощенного вида Винсента. Было решено, что ему не стоит возвращаться в Англию, и еще раз на помощь был призван дядя Сент. Дядя Сент, прожженный бизнесмен, был разочарован в Винсенте: «Я ничего не знаю о сверхъестественных вещах, - сказал дядя Сент, - но я знаю все о том, что естественно». Винсент, в свою очередь, имел собственное мнение о дяде Сенте и цитировал по его поводу французского писателя Сент-Бёва: «В большинстве людей живет поэт, который умирает молодым, и которого сам человек переживает». Тем не менее дядя снова использовал свое влияние, на этот раз, чтобы устроить Винсента на работу в книжный магазин в Дордрехте. Но душа юноши не лежала к этой работе, он прослужил там менее четырех месяцев.
Много лет спустя сын хозяина книжного магазина выступил с интересными воспоминаниями о Винсенте в роли продавца книг. Он вспоминал, что в свои «рабочие» часы Винсент тайно переводил Библию на французский, немецкий и английский, а также делал зарисовки, которые владелец магазина не одобрял, - «глупые рисунки карандашом и чернилами, маленькое дерево с большим количеством ответвлений, боковых ветвей и веточек». (Позже, когда Винсент стал знаменитым, сын хозяина отыскал его старый стол в надежде найти несколько таких «глупых» рисунков, но его надежды не оправдались). Другим знакомым по Дордрехту был молодой школьный учитель П.К.Гёрлиц, который жил с Винсентом в одной комнате в пансионе. Гёрлиц вспоминал, что товарищи по пансиону насмехались над Винсентом, потому что «за столом он читал длинные молитвы и питался, как монах нищенствующего ордена: например, не ел мяса, подлив и т.д. И кроме того, его лицо всегда носило отсутствующее выражение - погруженное в раздумья, глубоко сосредоточенное, меланхоличное».
К тому времени, когда он перестал работать в книжном магазине, стало ясно, по крайней мере так считал сам Винсент, что его предназначение - посвятить себя служению Богу. Его семья сомневалась, сможет ли он в 24 года одолеть трудные науки, которые требовалось постичь, чтобы стать священником, тем не менее родные поддержали его. Было решено, что он будет учиться в Амстердаме, а жить - у своего дяди Иоганнеса, адмирала. Семья наняла учителя, Мендеса да Косту, замечательного ученого, который был всего на несколько лет старше Винсента, и Винсент начал изучать латынь и греческий, чтобы подготовиться к экзаменам в богословскую школу. Два молодых человека хорошо ладили, хотя в их отношениях была некая несообразность: да Коста, готовящий своего ученика к деятельности христианского священника, был евреем.
Винсент занимался прилежно, но его усилия были обречены. В своих мемуарах в 1910 году да Коста писал: «Довольно скоро греческие глаголы переполнили чашу его терпения. Как я ни бился, какие трюки ни выдумывал, чтобы оживить занятия, все было бесполезно. «Мендес, - говорил он, - ты действительно веришь, что все эти ужасы необходимы человеку, который хочет того, чего хочу я: принести мир в души бедных созданий и примирить их с их существованием здесь, на земле?»
Учитель в душе соглашался, но не мог сказать этого вслух. Винсент пытался снова, «но проходило немного времени, и все начиналось сначала, он приходил ко мне утром с заявлением, которое я прекрасно знал: «Мендес, этой ночью я опять пользовался дубинкой» или «Мендес, этой ночью я снова сам себя наказал». «Надо заметить, - продолжает Да Коста, - что это было каким-то самоистязанием... Как только Винсент чувствовал, что его мысли уходят в сторону, он брал в кровать дубинку и колотил себя по спине, а когда считал, что утратил право провести ночь в этой кровати, он уходил из дома и спал на полу маленького деревянного сарая, без кровати или одеяла. Он предпочитал делать это зимой...»

Позанимавшись с да Костой более года, Винсент сдался, он даже не пытался приступить к экзаменам. Не латинский и греческий, думал он, дадут ему необходимые знания, которые помогут утешать людей, а «свободный курс в великом университете страдания». В августе 1878 года - ему было тогда 25 лет - он приступил к занятиям в миссионерской школе в Брюсселе. Выпускники школы не были полномочными священниками, но они получали право проповедовать Евангелие и вести миссионерскую работу среди бедных. В школу Винсента приняли условно. Ему дали понять, что если он будет вести себя хорошо, то ему поручат миссию где-нибудь в Бельгии. Но он не вел себя хорошо. Один из его соучеников вспоминал, как во время урока грамматики, когда Винсента спросили, в каком падеже - именительном или дательном - употреблено слово, он ответил: «О сэр, мне это абсолютно безразлично». По истечении испытательного срока, ему не было предложено миссии. Вместо этого, при небольшой поддержке, которую смог оказать ему отец, Ван Гог самостоятельно отправился в унылый угольный район на юге Бельгии под названием Боринаж, в надежде, что если его работа будет удовлетворительной, то он позже получит официальное направление из школы.
Письма Ван Гога из Боринажа ярко описательны: «Повсюду видны большие трубы и огромные кучи угля у входа в шахты... Рабочие здесь в большинстве случаев бледные, измученные лихорадкой люди и выглядят утомленными, чахлыми, выветрившимися и преждевременно состарившимися; женщины, как правило, - поблекшими и отцветшими. Кругом рудника убогие жилища горняков, с несколькими засохшими, черными от копоти деревьями, колючие изгороди, кучи навоза и шлака, горы непригодного каменного угля...»
Он спускался глубоко под землю, почти на полмили, чтобы наблюдать, как шахтеры работают в маленьких ячейках, похожих на «соты в улье... или отделения в склепе». Он видел детей, грузящих уголь на запряженные лошадьми телеги в тусклом свете ламп, «мерцающих, как в сталактитовой пещере».