Пейзаж с кипарисом и звездой, 1890
Неудачник - Миссия в искусстве - Паломничество в Париж - Друзья и влияния - Южное солнце Арля - Гоген в раю - Искусство, рожденное отчаянием - Последняя вспышка гения

	Церковь в Овере, 1890
	"Мир Ван Гога" 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50

Ван Гог убил себя не во время припадка безумия: он казался здравомыслящим всем, кто видел его в последние дни. Спустя пару недель после пикника в деревне Тео был вынужден потревожить его плохими новостями. Смертельно заболел ребенок, выпив «отравленного» молока, продававшегося в Париже. Тео и его жена дошли до полного изнеможения: «Ты никогда не слышал ничего более горестного и удручающего, чем этот, почти не прекращающийся жалобный плач на протяжении многих дней и многих ночей».
Тео также сообщал, что его разногласия с хозяевами, которых он теперь называл «эти крысы», зашли так далеко, что он думает оставить свою работу и основать собственное дело. Это повлечет за собой риск, им всем придется жить на меньшие средства. Но он изо всех сил старался успокоить брата: «Пусть у тебя не болит голова обо мне или о нас, дружище, и помни, что дает мне самое большое удовольствие - это знание, что ты находишься в добром здравии и занимаешься своей работой, которая достойна восхищения. В тебе уже достаточно огня, и мы должны быть в хорошей форме, чтобы еще долго бороться, ибо мы должны сражаться всю нашу жизнь, а не есть из милости овес, который дают старым лошадям в конюшнях великих. Мы будем тащить плуг, пока силы не покинут нас, и мы еще будем с восхищением смотреть на солнце или луну».
Винсента это не успокоило; он поехал в Париж на семейное совещание, которое еще больше расстроило его. Хотя здоровье ребенка пошло на поправку, трое взрослых были неспособны разговаривать спокойно. Он вернулся в Овер в мрачном настроении и написал письмо, полное пессимизма: «Перспективы становятся все темней, я совсем не вижу счастливого будущего». Он отправился к доктору Гаше и поссорился с добродушным стариком без каких-либо причин. У Гаше была картина Армана Гийомена, которой Винсент восхищался и для которой доктор еще не купил рамы. Винсент счел такое пренебрежение варварством и громко обругал Гаше. «Я думаю, мы совершенно не должны рассчитывать на доктора Гаше, - написал он Тео. - Во-первых, он еще сильнее болен, чем я. А когда один слепец ведет другого, разве они оба не упадут в канаву?» Он имел в виду, что поскольку Гаше сумасшедший, дальнейшая связь с ним может спровоцировать возврат его собственного безумия.
Тогда жена Тео попыталась написать ему утешительное письмо, но без особого успеха. «Это не пустяк, - ответил Винсент, - когда каждый из нас чувствует, что его хлеб насущный находится в опасности; это не мелочь, когда также и по другим причинам мы ощущаем хрупкость нашего существования. Послушай, я был очень опечален и продолжаю ощущать всю тяжесть нависшей над вами угрозы. Что можно сделать? Ты знаешь, я обычно стараюсь быть веселым, но моя жизнь слишком подрублена под самый корень и мои шаги также неустойчивы. Я опасаюсь - не сильно, но все-таки немножко опасаюсь, - что стал обузой для тебя и ты чувствуешь, что меня надо бояться». В последнем предложении заключается суть проблемы: он опасался гораздо больше, чем «немножко», что его зависимость от Тео становится невыносимой.
Винсент возобновил работу, «хотя кисть почти выскользает из моих пальцев». На его картинах появляются «огромные поля пшеницы под встревоженными небесами, и мне не надо было стараться изо всех сил, чтобы выразить тоску и чрезмерное одиночество». В одной из трех его последних картин «Пшеничное поле с воронами» ясно читается охватившее его беспокойство. Вызывающее чувство тревоги искажение перспективы создает впечатление, будто горизонт наваливается на зрителя, как бы пытаясь поглотить его; и ничто не обещает надежды или выхода.
В воскресенье 27 июля 1890 года он начал письмо к Тео, в котором повторил свое давно вынашиваемое убеждение, что «через меня ты реально участвовал в создании многих картин, которые сохранят свою невозмутимость даже в случае катастрофы.... Что ж, моя собственная работа, я поставил на карту свою жизнь ради нее, и мой рассудок наполовину повредился из-за нее - это ничего... но что пользы?» Он не закончил письмо, а сунул его в карман, вышел из гостиницы и направился к пшеничному полю. С собой он взял револьвер, но он также взял свой мольберт, возможно, еще не приняв решения, когда или даже вообще будет ли он стреляться. Неизвестно, где он достал оружие; он мог позаимствовать его у кого-нибудь из горожан под предлогом, что хочет пострелять ворон.

Винсент верил, что жизнь бесконечна. «Когда-то, - говорил он, - считалось, что земля - плоская. Что ж, так и есть, даже сегодня, на пространстве от Парижа до Аньера. Но этот факт не мешает науке доказывать, что земля в целом шарообразна. Никто сегодня не отрицает этого. Да... мы все еще остаемся в убеждении, что и сама жизнь - плоская, всего лишь расстояние от рождения до смерти. Однако, существует возможность, что жизнь тоже шарообразна и гораздо более пространна и вместительна, чем то полушарие, которое мы знаем».
В другом письме он писал о «вечном вопросе, можем ли мы видеть всю жизнь или только знать ее полушарие перед смертью... вид звезд всегда заставляет меня мечтать так же простодушно, как я мечтаю о городах и деревнях, глядя на эти черные точки на карте. Почему эти точки света на небесном своде, думаю я, менее доступны, чем черные точки на карте Франции? Мы садимся в поезд, чтобы приехать в Тараскон или Руан, и мы принимаем смерть, чтобы отправиться на звезду... Как бы там ни было, я думаю, а ведь может быть и так, что холера... или рак - это небесные способы передвижения, подобные кораблям, автобусам или поездам здесь внизу, и когда мы мирно умираем от старости, то совершаем путешествие пешком».