Пейзаж с кипарисом и звездой, 1890
Неудачник - Миссия в искусстве - Паломничество в Париж - Друзья и влияния - Южное солнце Арля - Гоген в раю - Искусство, рожденное отчаянием - Последняя вспышка гения

	Церковь в Овере, 1890
	"Мир Ван Гога" 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50

Когда Винсент пришел в сознание в госпитале в Арле, то его больше всего волновал отнюдь не случившийся с ним сильный душевный кризис. Он не особенно переживал по поводу своего отрезанного уха - скоро он уже был способен шутить, что сделает себе новое из папье-маше. Он больше всего боялся, что Гоген мог послать телеграмму Тео, обеспокоив его тем, что Винсент считал банальным событием. Но Гоген именно так и поступил. Он отказался встретиться с Винсентом и телеграфировал Тео, который первым же поездом приехал в Арль вечером на Рождество. Тео оставался с Винсентом два или три дня, а потом - в сопровождении Гогена - расстроенный, вернулся в Париж. Он увидел достаточно, чтобы понять, что ничем не может помочь своему брату.
Тео только что обручился с голландской девушкой Йоханной Бонгер из Амстердама и в письме к ней сообщал, как обстояли дела у Винсента. «Пока я оставался с ним, у него были моменты, когда он вел себя нормально, но через какое-то время он пускался в бессвязные философские и теологические рассуждения. Было чрезвычайно грустно наблюдать за всем этим, ибо время от времени он начинал осознавать свою болезнь, и в эти моменты пытался плакать - однако слезы не появлялись. Бедный борец и бедный, бедный страдалец. В настоящее время никто ничем не может облегчить его страдания, хотя сам он чувствует их глубоко и сильно. Если бы он нашел кого-то, кому мог бы открыть свое сердце, может быть, он не дошел бы до всего этого».
На следующий день Тео добавил: «Надежда очень мала, но за свою жизнь Винсент сделал больше многих других, и его борьбу и страдания большинство людей не смогли бы вынести. Если случится, что он умрет, пусть так и будет, но мое сердце разрывается, когда я думаю об этом».
Трагедия Винсента вызвала сочувствие некоторых горожан. Его друг, почтальон Жозеф Рулен, каждый день навещал его и постоянно держал связь с Тео. Так же поступали и его врач, доктор Феликс Рей, и местный протестантский священник, пастор Фредерик Саль. 29 декабря доктор Рей написал Тео, что состояние Винсента тяжелое - он пытался искупаться в ящике для угля, угрожал медсестре, лег в кровать другого пациента и отказывался освободить ее. Возникла необходимость запереть его. Но всего лишь через три дня Винсент настолько восстановился, что смог написать Тео: «Я надеюсь, что скоро снова смогу приняться за мою работу. Служанка и мой друг Рулен позаботились о доме и привели все в полный порядок. Когда я выйду, я снова отправлюсь туда. Скоро опять наступит хорошее время года, снова воскреснут чудные цветущие сады. Дорогой мой брат, я так ужасно огорчен твоим путешествием. Мне бы хотелось, чтобы ты был избавлен от этого. В конце концов, со мной не произошло ничего страшного, и не было причин так тебе расстраиваться».
К этому письму Винсент добавил постскриптум для Гогена: «Скажите мне, приятель, разве приезд моего брата Тео действительно был так необходим? По крайней мере хоть теперь успокойте его окончательно, и прошу вас, поверьте сами, что в конце концов нет в этом лучшем из миров такого зла, которое не обернулось бы к лучшему». В этом последнем предложении Винсент проявил свою детскую незащищенность, перефразируя знаменитое высказывание глуповато-оптимистичного философа, доктора Панглоса из сатирической повести Вольтера «Кандид». Перед лицом нескончаемых и ужасающих катастроф Панглос продолжал настаивать, что «все к лучшему в этом лучшем из миров». Несомненно, с точки зрения Вольтера Панглос - глупец, а это - худший из миров. Но Винсент с его наивным - или героическим - идеализмом предпочел принять доктора Панглоса всерьез. В своих письмах он часто ссылается на философию доктора Панглоса, и очевидно, что он, как правило, согласен с ней. Несмотря на свои несчастья, Винсент хотел верить, что все к лучшему в этом лучшем из миров.

Из писем, написанных сразу же после припадка, ясно, что Винсент не отдает себе отчета в том, что произошло. Он вскоре написал Тео: «Я надеюсь, что то, что случилось, было простым художническим капризом плюс еще сильной лихорадкой из-за значительной потери крови, так как одна артерия была перерезана. Но аппетит сразу же возвратился, пищеварение хорошее, а кровь восстанавливается изо дня в день... Прошу тебя, решительно выкинь из головы твою грустную поездку и мою болезнь». Через несколько недель он признается: «Прежде я знал, что можно сломать руку или ногу и потом выздороветь, но я не знал, что, повредившись умом, люди поправляются тоже». К этому времени, кажется, Ван Гог действительно поправился: он снова начал жить в своем желтом доме и снова начал писать. Более того, в его искусстве нельзя было обнаружить ни малейшего следа безумия. Его «Автопортрет с трубкой и перевязанным ухом» - шедевр объективности, а также портрет мадам Рулен> жены почтальона («Колыбельная»), созданный приблизительно в то же время, исполнены ясно, с великолепной простотой, как и многие из его работ.
В начале февраля 1889 года, через месяц после выписки Винсента из госпиталя, случился рецидив его болезни. Как и во время первого приступа, он почувствовал страх перед неземными звуками и голосами и был убежден, что кто-то пытается отравить его. Когда его снова доставили в больницу, он отказывался произнести хотя бы слово. Он все еще не хотел верить, что такое состояние может быть хроническим, и с жадностью ухватился за предположение, что случаи сумасшествия нередки на юге. В письме к Тео он сообщал, что нашел подтверждение своей оптимистичной идее не где-нибудь, а в том самом кошмарном борделе, который он посетил той ночью, когда нанес себе увечье: «Вчера я пошел навестить девушку, у которой я был, когда повредился рассудком. Там мне сказали, что в их местности такие вещи не являются из ряда вон выходящими». Однако многие из добропорядочных горожан Арля не были так же проникнуты сочувствием, как девушки из борделя. Ватага детей, иногда в сопровождении взрослых, насмехалась над ним на улицах.