Пейзаж с кипарисом и звездой, 1890
Неудачник - Миссия в искусстве - Паломничество в Париж - Друзья и влияния - Южное солнце Арля - Гоген в раю - Искусство, рожденное отчаянием - Последняя вспышка гения

	Церковь в Овере, 1890
	"Мир Ван Гога" 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50

Я узнал от других, что во время припадков они тоже, как и я, слышали странные звуки и голоса, и что в их глазах вещи также кажутся измененными. И это ослабляет ужас, который преследовал меня поначалу, после приступа, и который, когда застает врасплох, не может не испугать тебя сверх меры. А когда ты знаешь, что это часть болезни, ты принимаешь это как должное. Если бы я близко не видел других умалишенных, я был бы неспособен освободиться от постоянных мыслей об этом».
Через несколько недель после поступления в больницу Винсенту было разрешено выходить за ограду в сопровождении надзирателя для занятий живописью. Он был восхищен прованскими кипарисами, которые «постоянно занимают мои мысли. Хотелось бы из них сделать такую же вещь, как из подсолнухов. Меня поражает, что их никто еще такими не видел. Их линии и пропорции прекрасны, точно у египетских обелисков. И зелень такого же благородного качества. Это всплеск черного в солнечном пейзаже. У них, однако, один из самых интересных оттенков черного, один из самых трудных, какие только существуют и какие себе вообще можно представить».
Хотя «обелиск» предполагает устремленную вверх симметрию, Винсент видел кипарисы как извивающиеся черные языки пламени, которые вырываются из встревоженной земли. Эго его видение такое субъективное и такое сильное, что сегодня кипарисы кажутся как бы отражением его личности. Нужно быть смелым, возможно, безрассудно смелым художником, чтобы попытаться превзойти картину, воспроизведенную на стр. 166. Несомненно, кипарисы привлекали Винсента, потому что их исхлестанные ветром формы вторили его собственному настроению. В Сен-Реми, когда он пребывал в состоянии тревоги, его неодолимо притягивала природа: огромные смятенные облака, согнувшиеся и жестикулирующие деревья, горы и овраги, живые и буйные. Иногда его возбуждение соединялось с тихой печалью, как в картине, изображающей сад сумасшедшего дома: «Самое ближнее дерево - громадный ствол, но он разбит молнией и спилен. Впрочем, одна из его боковых ветвей поднимается высоко вверх и ниспадает лавиной темно-зеленой хвои. Этот гигант, мрачный, точно поверженный гордец, если видеть в нем живой характер, контрастирует с бледной улыбкой последней розы, которая увядает перед ним на кустах. Под деревьями - пустые каменные скамьи, темный самшит, небо - оно желтое - отражается в луже, оставшейся после дождя. Луч солнца, последний его отблеск, доводит темную охру до оранжевого цвета. Между стволами там и сям бродят черные фигуры.
Ты сам поймешь, что это сочетание красной охры, зеленого, омраченного серым, и черных линий, подчеркивающих контуры, отчасти передают чувство тоски, которой страдают многие из моих товарищей по несчастью и которую называют красно-черной меланхолией. К тому же мотив огромного дерева, пораженного молнией, и болезненная зеленовато-розовая улыбка последнего осеннего цветка подкрепляют это впечатление».

К началу июля 1889 года, когда Винсент пробыл в сумасшедшем доме два месяца, он почувствовал себя достаточно крепким для однодневной поездки (опять в сопровождении надзирателя) в Арль, чтобы забрать несколько холстов, которые все еще хранились там. Перед отъездом у него состоялся разговор с доктором Пейроном, человеком, явно не отличавшимся веселым нравом и оптимизмом. Он сказал Винсенту, что тот «должен подождать год до того, как сможет считать себя излечившимся, так как любая мелочь может вызвать новый припадок». Однако за последние недели у него появились некоторые слабые основания для надежды - его работа шла хорошо, а по вечерам он с упоением читал (по-английски) исторические драмы Шекспира, которые, по его просьбе, прислал ему Тео. Тео к тому времени был женат уже четыре месяца, и его жена только что написала Винсенту: «Я хочу сообщить вам важную новость, на которой в последнее время сосредоточено главным образом наше внимание - следующей зимой, скорее всего к началу февраля, мы надеемся на рождение ребенка, хорошенького маленького мальчика, которого мы собираемся назвать Винсент, если вы любезно согласитесь быть его крестным отцом. Конечно, я знаю, что мы не должны слишком уж на это рассчитывать, и это вполне может быть маленькая девочка, но Тео и я не можем не представлять ребенка мальчиком».
Ободренный событиями предшествующих дней, Винсент совершил путешествие в Арль без каких-либо неприятностей, но вскоре после возвращения он пережил еще один приступ. Невозможно сказать, какова была его непосредственная причина, но то, что приступ пришелся именно на это время, заинтриговало тех, кто сделал своей профессией, а то и целой индустрией, исследование души Ван Гога. Некоторые из этих аналитиков утверждали, что Винсент ревновал и был расстроен женитьбой брата, а еще больше сообщением о будущем ребенке. Но в его письмах нет ничего подтверждающего это предположение. Он даже сказал: «Хотя здесь иногда и попадаются в еде тараканы, я счастлив тем, что в твоем доме есть жена и ребенок». Это замечание может на первый взгляд показаться злобным, саркастичным и полным жалости к себе. Но он никогда не прибегал к сарказму; он действительно имел в виду то, что может примирить даже с тараканами, потому что в этом лучшем из миров у его брата есть основания для счастья. Его идеализм невозможно преувеличить.

Хотя Винсент никогда не выражал ни малейшей ревности или страха, что он потеряет любовь брата из-за его женитьбы или ожидаемого ребенка, весьма вероятно, что он опасался другого: потерять его финансовую поддержку. Так, по крайней мере, считал человек, который хорошо знал историю этой семьи.